|
MAIN PAGE
> Back to contents
Culture and Art
Reference:
Siverskaya T.M.
Poetry, Prose and Music on the Tale of 'Lefty' by Nikolai Leskov
// Culture and Art.
2017. № 3.
P. 176-182.
DOI: 10.7256/2454-0625.2017.3.17973 URL: https://en.nbpublish.com/library_read_article.php?id=17973
Poetry, Prose and Music on the Tale of 'Lefty' by Nikolai Leskov
Siverskaya Tatiana Mikhailovna
senior lecturer at State Musical Teachers' Training Institute Named After Ippolitov-Ivanov
109147, Russia, Moscow, str. Marksistskaya, 36, room No. 49
|
tamilanna@yandex.ru
|
|
|
|
DOI: 10.7256/2454-0625.2017.3.17973
Received:
12-02-2016
Published:
05-06-2017
Abstract:
The article investigates the features of Leskov’s texts based on the example of the novel by Nikolai Leskov «The Tale of Cross-Eyes Lefty» that belongs to a series of his novels about the righteous. The research is focused on the poetic and musical sides of Leskov's prose. The author raises a question about the balance between poetry and prose in the text of the Tale. Even Leskov's contemporaries already noticed a unique melody of the writer's writing style. Poets, writers and literary researchers of the 20th century have often underlined a musical rhythm of Leskov's prose. Still, there are no researches that would examine the aforesaid factors and phenomena. In her research Siverskaya combines the problem-logical and comparative methodological approaches as well as observation and analogies methods. The researcher describes literary devices used by Leskov that are comparable to music development methods: variability, polyphony, different speeches and intonations of characters and etc. The researcher also focuses on musical episodes of The Tale as they are. In conclusion, the researcher provides a brief review of musical performances of The Tale including symphonic music, musical comedies, musicals and opera.
Keywords:
chastushka , polyphony, wood print, flea, tale, variability, music of the language, poetry, lefty, Leskov
This article written in Russian. You can find original text of the article here
.
Творчество
Николая Семеновича Лескова представляет интереснейшее и оригинальное явление в
истории русской литературы. «Он прекрасно
чувствовал то неуловимое, что называется “душою народа”», – писал о нем М.
Горький.
Стилю Лескова и особенностям его творчества
посвящено немало работ, в том числе – глубокие исследования Л. Аннинского,
П. Гроссмана, Д. Лихачева, Л. Озерова, Б. Эйхенбаума и
других ученых. В данной статье рассматриваются особенности поэзии и прозы и роль музыки в
одном из самых известных произведений Лескова – сказе «Левша». Последнее
представляется особенно интересным, учитывая непростые взаимоотношения писателя
с музыкой.
Обладая самобытным языком, Лесков создал целую
галерею ярких образов, среди которых выделяются образы «праведников». В предисловии к первому из рассказов этой серии
(«Однодум», 1879) писатель так объяснил их появление: «Ужасно и несносно…
видеть одну “дрянь” в русской душе, ставшую главным предметом
новой литературы, и… пошел я искать праведных, <…> но куда я ни обращался,
<…> все отвечали мне в том роде, что праведных людей не видывали, потому
что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей и тот и другой знавали. Я
и стал это записывать». К циклу о праведниках относятся такие повести и
рассказы как «Очарованный странник», «Шерамур», «Человек на часах» и другие.
Одним из наиболее известных среди них является сказ «Левша» (1881).
На протяжении более чем 130 лет история левши и
подкованной им блохи вызывает интерес разных поколений читателей, порождает
интерпретации в разных видах искусства.
Полное название истории – «Сказ о тульском косом
левше и о стальной блохе». Уже оно – необычно: тульский – понятно: из глубинки, как и многие русские таланты, левша – ладно: у таких людей (с
превалирующим правым полушарием мозга) обычно нетрадиционный взгляд на вещи,
творческое мышление, но косой!.. –
убогий, несимпатичный (потом узнаем, что у него и «волосья на висках выдраны
при учении»), да еще и стальная блоха
(существо тоже не самое приятное во всех отношениях)… Однако, думается, здесь уже
работает архетип: все знают, что лесковский левша – мастер, и мастер
необыкновенный, который подкует блоху и «утрет нос» англичанам, так что все
внимание сосредотачивается на истории, а не на внешности.
Поэзия и проза.
Говоря
о жанровых предпочтениях Лескова, нельзя не отметить его склонность к сказовой
манере (в «Левше» уже в первой главе присутствуют черты сказочности: император
поехал по Европе, чтобы «чудес посмотреть»). С одной стороны, сказ – жанр чисто
прозаический, с другой – именно он ближе всего стоит к былинам как к
поэтическо-музыкальному явлению (Баян, Садко). Иные определения, даваемые
«Левше» – довольно противоречивы: это рассказ или повесть. Сам Лесков не слишком разграничивал эти жанры.
Прежде, чем обратиться непосредственно к
«аналитической» части, уточним, что есть проза и что – поэзия. Ниже приводится
ряд определений, данных в «Литературной энциклопедии» [1]:
«ПОЭЗИЯ и ПРОЗА – соотносительные понятия, употребляемые в смысле стихов и прозы,
т. е. стихотворных и нестихотворных
произведений художественной литературы, или в смысле
противопоставления художественной литературы вообще (поэзия)
литературе научной, публицистической, в основном стоящей вне искусства (проза).
Слово «поэзия» происходит от греческого poiesis (поэзия) = создание, творение, произведение. В применении к словесным произведениям этот первоначальный смысл слова подчеркивает момент творческий,
созидательный, момент словесной обработанности,
искусности. <…>
Слово «проза» происходит от латинского прилагательного
«prosus» = вольный, свободный, движущийся прямо. <…> У Сенеки «prosa» – для
обозначения речи свободной, не связанной ритмическими повторениями.
<…>
Прозе, как мышлению и изложению рассудочному, противополагается поэзия, как мышление и изложение образное, рассчитанное не столько на ум и логику,
сколько на чувство
и воображение».
Руководствуясь этими определениями, можно сделать
вывод, что сказ Лескова – самая настоящая поэзия,
но принявшая вид прозы,
«маскирующаяся» под прозаический, простой текст и жанр. И действительно: каждая
фраза, выражение – отточены, занимают свое необходимое место.
Практически как из песни, из лесковского
сказа невозможно убрать ни одно слово, чтобы не потерять оттенок смысла.
Важность, весомость каждого слова ясна уже с
самых первых строк. Например, в первой главе Лесков так характеризует Платова:
«Платов не мог по-французски вполне говорить; но он этим мало и
интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры
считал за пустяки, которые не стоят воображения». Можно сравнить с Гоголем, у которого женихи весьма
интересуются, говорит ли невеста по-французски. Но главное – это совершенно
виртуозная характеристика: просто написать, что Платов был серьезен, или не
упомянуть про то, что «человек женатый», или даже убрать словно «вполне» – и все
приобрело бы совершенно иное значение.
Лесков выступает как художник-мозаист, создающий
панно или композицию, выстраивая слова в поэтическую вязь – или, как ее
называет Л. Аннинский в работе «Лесковское ожерелье» – «узорочье». Внешне
текст выглядит как обычная быль, повесть, но внутри нее оказываются заключены
необыкновенные сокровища русского языка, поэтических образов и приемов, в том
числе – близких музыкальным.
Сам
язык Лескова здесь в чем-то предвосхищает поиски «серебряного века»: он не
чисто литературный, а симбиотический, интуитивно понятный. Для него характерна
многоплановость, своеобразная «игра слов»: небольшие искажения,
контаминационные новообразования. Например, «буреметр» (буря+барометр),
«нимфозория» (нимфа+инфузория), «Аболлон Полведерский», – такого рода словесная игра отражает столь
характерное качество русского народа как тенденцию к упрощению, переиначиванию
незнакомых, чуждых уху и языку слов и выражений. Подобные контаминации придают
оттенок фольклорности, простонародного говора, делают язык образным, живым.
В
тексте сказа можно отметить черты разных жанров, в том числе – сатиры (социальной
и политической) и шаржа («туляки… мастерски собирают сборы даже там, где взять
нечего»).
Музыка.
Что
касается музыки, то, в отличие от многих его современников, которые довольно
большое внимание уделяли звучанию голосов и музыкальных инструментов,
следованию за движениями души, вызываемыми ими, – Ф. Достоевского, Л. Толстого,
Н. Гоголя и других, – в текстах Лескова ей отведено довольно ограниченное
место.
Собственных
высказываний Лескова о музыке практически не сохранилось. И это не удивительно.
По свидетельству сына писателя, Андрея Лескова, музыка была не в чести в доме
Лескова. В своей биографической работе о писателе он приводит такой пример:
«дома безудержные вспышки и бури разражались внезапно, по самым ничтожным
поводам, а то и вовсе без них. Царила гнетущая подавленность, напряженная
настороженность. Ни музыки, ни песни, ни даже громкого, вольного голоса… На
чей-то вопрос — любит ли он музыку — Лесков медленно ответил: “Нет… не люблю:
под музыку много думается… а думы у меня все тяжелые…”
И
все, прислушиваясь к покашливаньям, доносившимся из писательского кабинета, к
тяжелым его шагам, молчало… Казалось, в самом воздухе что-то висит и давит…» [3, с.
288]. Музыке словно не было места в многотрудной жизни писателя.
Но
при всем внешне сложном, порой даже негативном отношении к музыке и музыкантам,
Лесков обладал удивительной и своеобразной музыкальностью, обнаруживающейся в
его литературном языке и образах его персонажей.
Как
писатель Лесков имел тончайший «абсолютный слух», проявлявшийся в восприятии и
детальнейшем воспроизведении характерного говора населения разных слоев и
областей России. Манера использования словесных прибауток, простонародной
речевой вязи в сочетании с мозаичностью придает ряду его рассказов черты
лубочности. Именно лубок с его емкостью образов и декоративностью оказался
наиболее «считываемой» стилистической моделью при воплощении лесковских
произведений в других жанрах, в частности, в театре, анимации, кино.
Поиск
наиболее верных и характерных интонаций речи героев из разных слоев общества и
областей России, их компоновка и выстраивание из разрозненных элементов новой
текстовой ткани, – такую работу Лесков
считал наиболее важной и, очевидно, интересной. И именно она сравнима с
методами музыкальной композиции, подбором композитором верной интонации,
наиболее ярко выражающей тот или иной поворот сюжета. Подобно Даргомыжскому и
Мусоргскому, Лесков стремится дать каждому персонажу собственный, узнаваемый
голос, манеру речи.
Подтверждением
этого являются и часто приводимые исследователями слова самого Лескова,
записанные А. Фаресовым: «Постановка голоса у писателя заключается в
умении овладеть голосом, и языком своего героя и не сбиваться с альтов на басы.
В себе я старался развивать это уменье и достиг, кажется того, что мои
священники говорят по-духовному, нигилисты – по-нигилистически, мужики –
по-мужицки, выскочки из них и скоморохи – с выкрутасами и т. д. От себя самого
я говорю языком старинных сказок и церковно-народным в чисто-литературной
речи... Говорят, что меня читать весело. Это от того, что все мы: и мои герои,
и сам я имеем свой собственный голос. Он поставлен в каждом из нас правильно
или, по крайней мере, старательно. Когда я пишу, я боюсь
сбиться: поэтому мои мещане говорят по-мещански, а шепеляво-картавые аристократы
–
по-своему. Вот это – постановка дарования в
писателе» [4, с. 273–274].
Внутренняя
музыкальность языка Лескова проявляется в целом ряде литературных приемов,
мелодике говора персонажей и составляет важную часть неповторимого и
угадываемого стиля писателя. Уже современная Лескову критика сравнивала его
язык по узнаваемости и стилистическому своеобразию с музыкальным стилем: «Как <...> на каждой ноте
сочинений Шопена стоит подпись “Фредерик Шопен”, так на каждом слове Лескова
имеется клеймо, свидетельствующее о принадлежности этому писателю... Он усвоил
себе манеру, свойственную многим русским людям с несколько церковною складкою,
говорить не просто, но вышивать, употребляя слова, сравнения, обороты, делая на
интересных местах оговорки и остановки, не идущие к делу, но украшающие речь
подобно тому, как виньетки украшают страницы книги, хотя не относятся к тексту,
и глазурные украшения делают приятней на вид хлеб, не улучшая его вкуса» [5, с. 449].
Первые советские исследователи
творчества Лескова также отмечали музыкальность его слога, основывая свое
наблюдение на логике развития литературного языка середины XIX века, эстетической функции
словопроизводства и корнесловия, в которой «лексические различия, хронологические
и бытовые, стали тембрами речевого оркестра, подбираемого искусным
композитором» [6, с. 333].
Возвращаясь
к тексту сказа, необходимо отметить, что повествование Лескова о левше насыщено
событиями, деталями, ассоциациями, фактами, описаниями. Довольно краткий сказ
дает развернутую картину жизни общества того периода, причем – на разных
уровнях, от простых крестьян и мастеровых до императоров и придворных, и даже
представлений о быте «заграницы». Множество персонажей и линий, развивающихся
самостоятельно и в то же время под чутким «контролем» автора напоминает такой
прием композиторского письма, как контрастная полифония.
Разноплановость
и «маневренность», которые свойственны сказу, дают возможность переключения от
одного эпизода к другому, «перехода от одной темы к другой, от одного
интонационного регистра к другому» [2, с. 261]. По сути, сказ
– своего рода мозаика, цепь нанизанных на общую линию событий. Подобный принцип
характерен и для одного из самых популярных музыкальных жанров – оперы. И с
оперой же, с ее номерной структурой сопоставимо и деление произведения на
главы.
Среди
характерных приемов Лескова, перекликающихся с музыкальными методами, можно
отметить вариационность при изложении повторяющихся эпизодов (описание завода и
танца блохи), близкую вариационному способу музыкального развития; общую манеру
изложения, напоминающую, отчасти, такой вариант народного музыкального театра
как скоморошины. Важную роль играет и звуковая инструментовка отдельных фраз,
придающая им определенный ритм и фоническую окраску («абсолютные
обстоятельства», «пальцы куцапые» и т. п.).
Собственно,
«музыкальных» эпизодов в сказе не так много. Первый, самый ожидаемый – это танец
блохи («кавриль»), который в сказе сопровождается звоном пружин, и который
непременно хочется «оформить» музыкально каждому, кто бы ни брался за
интерпретацию «Левши». Второй – звон молотков («потюкивание») во время работы
тульских мастеров, подковывающих блоху; в описании этого эпизода писатель
словно и сам любуется создающейся словно помимо его замысла хрупкой звуковой
картинкой: «внутри дома огонек блестит, да слышно, что тонкие
молоточки по звонким наковальням вытюкивают». Третий – песни левши,
которые он распевал по дороге в Лондон: левша «на всю Европу русские песни пел
<…> только припев делал по-иностранному: “Ай люли – се тре жули”». Здесь
два момента: языковой (уже знакомое «переиначивание» слов и выражений, на этот
раз – иностранных) и жанровый, – стихоподобная ритмика фразы отсылает к жанру
частушки, излюбленному сатирическому музыкальному жанру в русской глубинке,
«адаптированному» левшой на иностранный манер.
И
четвертый, опосредовано музыкальный момент – подчеркивание певческого искусства
туляков: «Туляки, люди умные и сведущие в металлическом деле, известны также
как первые знатоки в религии. Их славою в этом отношении полна и родная земля,
и даже святой Афон: они <…> мастера петь с вавилонами». Теме духовной,
молитвам, Лесков также уделяет внимание в произведении: помолиться идут мастера
перед работой, молитвы шепчет атаман Платов, переживающий за представление
«подвергнутой русским пересмотрам» блохи императору. И хотя автор во всех этих
случаях не упоминает о какой-либо мелодичности произносимых молитв, отзвуки их
певучести проступают сквозь «прозаическую» ткань повествования.
Сказ о тульском левше вполне можно назвать квинтэссенцией стиля Лескова,
демонстрирующей его поэтику и эстетику, писательскую манеру с характерным
«разноголосием» речи персонажей, музыкальность языка. Она включает немало музыкальных
элементов и эпизодов, которые дают простор композиторской фантазии при
омузыкаливании текста и образов. Пронизывающие сказ звуки нашли воплощение в
целом ряде сценических трактовок, в изобразительных и музыкальных жанрах.
Именно различные воплощения «Левши» – от комических представлений с пением и музыкальных комедий до оперы-притчи
составляют большую часть музыкальной лесковианы. Образ тульского умельца и
подкованной им блохи вдохновил уже несколько поколений композиторов: от Ю. Шапорина
(автора первой симфонической сюиты «Блоха»), А. Новикова, А. Александрова
до Р. Щедрина, чья опера «Левша» (2013) является на сегодняшний день актуальнейшим,
глубоким музыкальным прочтением лесковского сказа.
Многослойность и богатство лесковских образов, представленных в сказе, дают
возможность каждому поколению композиторов, драматургов, художников увидеть,
почувствовать, услышать нечто созвучное современности, актуальное и
злободневное. Музыкальное искусство, обладающее удивительным свойством
приближать далекое и оживлять любую выдумку, делает сюжеты и персонажей Лескова
ближе и понятнее современникам, заставляя задуматься над привычным, над тем,
что важно; осознать, что именно на таких как лесковский левша
держится очень многое, именно такими людьми славна земля русская, и что левшей
и сегодня вокруг множество: надо лишь суметь их увидеть.
References
1. Literaturnaya entsiklopediya. T. 9. M., 1935.
2. Ozerov L. Poeziya leskovskoi prozy // V mire Leskova: sbornik statei / Sost.: V. Bogdanov. M.: Sovetskii pisatel'. 1983. S. 261.
3. Leskov A. Zhizn' Nikolaya Leskova po ego lichnym, semeinym i nesemeinym zapisyam i pamyatyam. V 2-kh t.t. M., 1984. S. 288.
4. Faresov A. Protiv techenii. S.-Pb., 1904. S. 273-274.
5. Krasnov P. Chutkii khudozhnik i stilist // Trud. Vestnik literatury i nauki. 1895. № 5. S. 449.
6. Eikhenbaum B. Chrezmernyi pisatel' // B. Eikhenbaum. O proze: Sbornik statei. L., 1969. S. 333
Link to this article
You can simply select and copy link from below text field.
|
|